Роковой вояж. Футурологическая байка - Владимир Янсюкевич

Если бы меня однажды не спровадили в командировку… Да-да, я понимаю, мог бы сказать отправили или послали (хотя посылают чаще всего, сами знаете куда), но спровадили тут в самое яблочко. И оно ближе к послали. Не отступлюсь. Ух! Даже дух захватывает. Но лучше начну с моего возвращения из командировки. Так будет и для вас увлекательней, и мне попроще. Сразу задам интрижку. Ха-ха! Шучу. Интригу, конечно. Хотел посмотреть, заметите вы или нет. Но я сам сразу обнаружил и под видом шутки вовремя исправился. Ловко? Ай, да Пушкин! Ай, да молодец! Это не я сказал, а Пушкин. Знали? А я не знал. А дальше всё по порядку пойдёт. Или как получится, уж извините. От ошибок никто не застрахован, как сказал Достоевский. Потому как за чужие ошибки никто платить не обязан. Это уже кто-то из нынешних сказал, а кто именно, не помню. Дело в том… Почему я вздохнул?… Да потому что… В общем, никто не может похвастать тем, что пришлось пережить мне. А я, при том, что фанат спорта, человек сильно впечатлительный. Можно даже сказать, весьма ранимый. И жутко прошу вас не перебивать. Лады? А то могу вдруг сорваться. Не обессудьте. Потому как нервы у меня после этой… грёбаной командировки… ни к чёрту. Ну, поехали!

Возвращение на Землю

Когда я вернулся домой… Хотя слово домой в данном случае выглядит дико, и вы скоро поймёте, почему… Так вот, когда я вернулся домой, на Земле с момента моего отбытия прошло… пятьсот двадцать лет. Вообразите только, пятьсот двадцать лет! Откиньте пятьсот лет назад и упрётесь в посох Ивана Грозного, которым, как говорит легенда, он убил своего сына Ивана, предполагаемого Ивана V. Правда, если быть точным, Иван IV, в будущем Грозный, тогда ещё не родился. Я с историческим справочником сверился. Но скоро родится. От этого никуда не денешься. И тогда даст всем прикурить. А вам это позарез? И я не курю. Как сказал поэт тем, кто недоволен и наскакивает на своё время, как на чуму: «Времена не выбирают, в них живут и умирают…» Там ещё дальше он сказал… я точно не помню… типа, мол, чего ты… та-та-та… «Ты себя в счастливцы прочишь, а при Грозном жить не хочешь?» Я не хочу. А представьте, как может измениться жизнь через пятьсот лет вперёд. И Грозный может показаться дефективным младенцем. Голова кругом идёт, и мысль повисает тряпкой в безвоздушном пространстве. Вот вам и сюр чистокровный! Представили? Не можете? А я там оказался однажды… Ну вот, сразу «расскажи!» А я что делаю?..

Так вот, когда я примерно через пять лет вернулся домой, на Земле прошли все пятьсот, а точнее, пятьсот двадцать. Об этом возвестило табло на главной башне космического вокзала, узкой и высокой, как минарет. Я увидел её через иллюминатор. Сначала не поверил, подумал – зрение шалит. Отвернулся, снова гляжу в сторону башни – цифры, указывающие на год, не изменились, даже стали ещё чётче: 2550. И когда я огляделся вокруг, оценил предвзятым взглядом людей, транспорт, строения, и окончательно убедился – табло не врёт, мгновенно вошёл в ступор… Да, вижу. Надо: пришёл в ужас, вы хотите сказать? Но ступор здесь убедительней. Ну и что, что сленг? А если он точнее передаёт моё состояние? Нет, ступор и всё! Не спорьте. Я вошёл в ступор! Да не в штопор, а в ступор! Я же просил не перебивать. И вообще, кто из нас рассказывает? Другое дело. Проехали. Леплю дальше…

В одну секунду у меня отнялась речь, онемели мышцы, и на какое-то время, всецело парализованный, я потерял способность самостоятельно передвигаться. Короче, в одночасье стал инвалидом. И возможно, на всю голову, то есть, повредился рассудком. И в моей ситуации это было бы наилучшим вариантом. Но удостовериться в истинном положении дел у меня тогда не получилось – сумасшедший никогда не признает себя сумасшедшим, так ведь? Да и сравнить было не с чем. Я был убеждён, что и весь мир окончательно сошёл с ума. И речь могла идти только о степени безумия (кто более – мир или я). Хотя не вижу существенной разницы между сойти с ума «окончательно» и сойти с ума «совсем чуть-чуть». Оба состояния сигнализируют о невменяемости и поэтому лучше всего их рассматривать, как: 1) индивидуальное безумие и 2) коллективное. А что глубже и страшнее – покажет время. Опять – время! Язык сболтнул присказку старого опыта, а новый противоречит ему. А что, если и время сошло с ума?.. И стоит ли тогда принимать в расчёт его показания?.. Ответа не существует. Время и пространство трансформировали друг друга до полной неузнаваемости. И относительность того и другого предстала передо мной со всей очевидностью. Эйнштейн мог бы мне позавидовать – в результате реального космического эксперимента его теорию я испытал на собственной шкуре, и она стала для меня аксиомой. Во как! Классно вывернул, да? А вы как думали! Учусь помаленьку. С вашей божьей помощью.

Итак, стало быть, исходя из моих субъективных ощущений, я вернулся в НИКУДА. В голове вихрем пронеслось: ни родных, ни друзей, ни даже соседей по лестничной клетке уже никогда не увижу! Все – прах и тлен. И в редакции журнала «Космоnews», отправившую меня на задание, уже не побываю. Не увижу и её главного редактора, самоуверенного молодого уродца, безжалостно разогнавшего моих бывших коллег якобы за несоответствие должностям, а на самом деле – из-за призраков больного самолюбия: кто-то был на несколько лет старше его и опытней (нехорошо!), или кто-то был образованней и умней (тоже не годится!), или кто-то одевался лучше его (а это вообще не по правилам!) – стервятника, готового сожрать каждого, кто станет препятствовать ему в поисках любой, чаще скандальной, сенсации, не увижу тоже. Последняя потеря меня взволновала меньше всего, даже обрадовала. Хотя сказать, что я тогда мог испытывать хоть какую-то толику радости, будет натянутым.

В противовес моему состоянию погода за бортом была ясная, и на фоне жёлто-голубого неба картинка города вырисовывалась донельзя чётко, указывая на фантастичность пространства с выписанными в нём с дотошностью реалиста деталями, будто созданная кистью Майкла Паркеса, приверженца магического реализма. Есть такой американский художник. Не знаете? Ну, а я знаю. Он жутко артистичен. Что-то среднее между сюром и гиперреализмом. И при этом красота офигенная! Особенно женские фигуры… Он, конечно, немного эстет и в какой-то мере символист (я так думаю). А мне нравится. Особенно женские фигуры. Что? Я уже про это говорил? Ну, что поделаешь. Я такой. Мне нравятся его женские фигуры. Обязательно поинтересуйтесь при случае.

Дальнейшее происходило, как во сне. Я всё прекрасно видел, но не мог дать себе отчёта в том, какова на самом деле реальность. Словно мне оставили возможность созерцать, но лишили возможности осмыслять увиденное. И судя по всему, так было правильней в моём положении – ведь по здешним меркам я уже давно должен был сгнить в земле…

Меня вынесли из корабля люди в чёрных масках, скрывавших лица, в чёрных костюмах армейского покроя с золотой окантовкой на вороте и обшлагах. Они тут же заковали меня в наручники и на специальном гиперфлаере1 доставили куда-то в горы, в департамент космической разведки, как потом выяснилось.

Меня затащили в открывшийся волшебным образом проём в высокой башне, подняли на лифте примерно на уровень пятидесятого этажа и, крепко держа под руки, провели по круглой стеклянной кишке, пронизанной ослепительными лучами солнца (был полдень) и висящей над пропастью, в особый шарообразный бокс с небольшими иллюминаторами по бокам. Здесь было гораздо темней. Стены из чёрного шершавого, похожего на пластик, материала поглощали свет, и только лучи солнца из иллюминаторов световыми клинками пронизывали пространство и сходились над матовой поверхностью круглого металлического столика, ввинченного в пол. Бокс слегка покачивался, словно плавал по волнам – наверное, и вся башня колебалась от ветра – и моё самочувствие ухудшилось. Меня трясло, по всему телу гулял озноб. И ещё мне казалось, жизненные силы вытекают из меня, как вода из дырявой бочки. Я чувствовал себя плывущим на доске после кораблекрушения по волнам бушующего океана и был готов к тому, что вскоре моя жизнь, висящая на волоске, оборвётся, и моё тело, если ещё в верхних слоях не будет растерзано акулами-людоедами, поглотит тёмная бездна. Сначала меня изрядно поташнивало, но потом, когда немного привык, испытывал только приглушённую боль во всех частях тела, внутри и снаружи. Жизненный финал на неопределённое время был отложен.

Люди в масках усадили меня на стул, пристегнули к нему за руки и за ноги (наверное, чтобы я не свалился на пол; о побеге не могло быть и речи), вкололи нечто бодрящее и бесшумно удалились, а точнее, внезапно исчезли, будто рассыпались на молекулы.